— Нет, Иринка, во-первых, ты необыкновенная, я знал это всегда…
— Позволь мне усомниться в твоей объективности…
— А во-вторых, нам просто не дано понять промысел божий. В нашей жизни и вообще-то трудно разобраться, а уж о промысле божьем и говорить нечего…
— Значит, ты веришь, что все это правда, абсолютно нереальная реальность?
— Конечно, верю. Больше ведь ничего не остается. Через десять минут мы пойдем и прокатимся на «тойоте», и тогда окончательно решим, настоящая это машина или муляж. Фикция. Мираж. Фантом. Плод нашей совместно воспаленной фантазии. Попытаемся сесть в машину и, если все это вздор, плюхнемся задами на асфальт. В фантазию же не усесться. И не надо бояться, худшее, что может случиться, мы слегка поцарапаем наши задницы о тротуар. Ну, еще прохожие посмотрят на двух психов. Но это-то как раз меньше всего удивляет в наше время.
— Пойдем. Да, чуть не забыла тебя спросить, как твои суставы на пальцах правой руки? По-прежнему болят при сгибании?
— Почему ты вдруг вспомнила? Рановато, конечно, ревматизм подбирается ко мне, но, боюсь, это уже навсегда. Патентованные таблеточки тут не помогут. Не стало бы хуже.
Ирина Сергеевна посмотрела на мужа и спросила:
— А ты уверен, что суставы действительно болят? — Неужели она действительно может исцелять? В тысячный раз ее мозг снова приготовился ринуться на баррикады — защищать здравый смысл, с которым она выросла и жить без которого казалось невозможным.
Яша медленно сжал пальцы правой руки в кулак, и глаза его уже не просто округлились, а, казалось, вылезли из орбит и устроились где-то на лбу.
— Ирка, Иринка, целительница моя любимая, я не чувствую никаких суставов. — Он начал быстро сжимать и разжимать пальцы. — Как будто смазанные шарниры. Да еще отличным смазочным маслом. Наверное, синтетика. Этого абсолютно не может быть! Да ты…
— Это не я…
— Это ты, и теперь я вижу, что не ошибся, выбрав тебя четверть века назад. Знал, что и кого беру.
Они спустились вниз, и Яша слегка дрожащими руками нажал на кнопку на ключе. «Тойота» послушно и мелодично звякнула, и Яша открыл водительскую дверь.
— Боже мой, мы действительно сидим в машине, я чувствую себя в храме. По крайней мере, в японском храме. — Он впустил жену и включил зажигание. — А запах какой! Что вообще может сравниться с запахом новой машины! Какие духи, какие цветы…
— А почему она не заводится? — спросила Ирина Алексеевна.
— Потому, глупая, что двигатель уже работает. Просто так тихо и плавно, что только по тахометру и видно. Смотри, она к тому же и бензином заправлена… Даже ехать не хочется. Хочется просто сидеть и истово молиться японским богам и, конечно, тому, кто преподнес нам такой даже не царский, а императорский подарок. Знаешь, это вообще хороший выход для забитых московских дорог. Никуда не ездить, а просто выйти, посидеть немножко в машине, и обратно. Сразу все пробки исчезнут без всяких третьих и четвертых и пятых колец. Знаешь, мне даже немножко стыдно перед нашей старой верной «вектрой». Старушка должна так страдать, глядя на это чудо. Жалко ее, бедную. Ходила до последнего, кашляла, болела, из сил выбивалась, но служила нам честно. И все. Отходила свое, бедолага двенадцатилетняя. Продать ее, старушку, наверное, не удастся, придется похоронить ее со всеми почестями. Для езды — стара. Для музея — молода. Как ты думаешь, где в Москве хоронят старые заслуженные машины?
— Яш, давай я позвоню Тамаре, и, если она дома, съездим к ней. Надо же и ее мнение знать.
— С удовольствием, — согласился Яша и медленно, боясь задеть припаркованную рядом «вектру», выехал на улицу. — Боже, какое наслаждение может дать простое сидение за рулем! Я в раю. Или в экстазе! И это все ты, моя сверхъестественная повелительница чудес и исцелитель страждущих.
— Яш, раньше ты мне таких слов никогда не говорил, вот что значит новая машина, — засмеялась Ирина Сергеевна.
Тамара открыла дверь своей однокомнатной квартирки, доставшейся ей от бабушки, но стала поперек коридора, не торопясь впустить родителей.
— Там Олег, — сказала она. Глаза ее были красны, словно она только что плакала. — Могли бы хоть позвонить сначала. Может, это…
— Ну и что, мы знакомы уже, наверное, с полгода, — сказал Яков Михайлович. — Раньше ты нас не стеснялась.
— Не говори глупостей, пап. Мне сейчас не до твоих шуточек. Понимаете, у него сейчас ломка… Вы знаете, что такое ломка?
— Угу, — кивнула Ирина Сергеевна. — Признаюсь, мы даже давно догадались, что он колется. Просто не обсуждали с тобой эту тему, потому что, зная твой характер, сказать было ровным счетом нечего, тем более — сделать. Сказать тебе: брось его к черту? Мы боялись даже заикнуться о том, что с ним происходит… Ждали и надеялись. — Она вдруг поймала себя на том, что чуть не сказала «надеялись и молились».
— Видите ли, ломка — это не самое лучшее время для светских визитов. Это… одно слово — ломка. И я просто не знаю, что делать. Дозы у него нет, и если он не уколется… Что делать — ума не приложу. И денег у нас нет, и у вас клянчить на наркотик язык не повернется, и где эти наркотики покупают, черт их знает. И бросить Олега я не могу. Мне кажется, сейчас с ним что хочешь может случиться. Может богу душу отдать. В самом прямом смысле этого слова. Я чувствую, он на самом краю. — На глазах у нее набухла слезинка. — Когда он в нормальном состоянии, нежнее и лучше человека я не встречала…
— Давай войдем, — твердо сказала Ирина Сергеевна, отводя руки дочери.