Брат мой, ящер - Страница 64

И религии, заметь, построены на том же принципе. За хорошее поведение извольте получить направление в рай. За плохое — шагом марш в геенну огненную. У мусульман — то же. Делаешь все по Корану — можете проследовать в прохладный благоустроенный рай. Там уже все приготовлено: и фонтаны и кальяны. Нет — не обессудьте. И у индуистов все зависит от поведения. Заслужишь — будет у тебя хорошая карма и станешь в следующей жизни брахманом. Не заслужишь — готовься родиться жабой или слизнем каким-нибудь.

Конечно, когда ты вылечиваешь больного, это чудо, счастье. Но требовать в качестве условия соблюдение заповедей, какими благородными они б ни были, это, в сущности, то же пиво для членов профсоюза.

— Что же делать, Яшенька? Отказаться от дара целительства? Спокойно смотреть, как ближний страдает, мучается, теряет надежду, зная, что ты можешь мгновенно исцелить его? Это же не просто эгоистично, это жестоко. А заповеди… Это ведь тоже не так просто, как у тебя получается. Пусть не каждого исцеление делает лучшим человеком, но кого-то делает. Люди ведь редко способны честно и беспристрастно посмотреть на себя и подняться на ту же ступеньку по лестнице нравственности. Так?

— Увы, так, солнышко мое.

— А разве вся наша жизнь — эта не та же система поощрений и наказаний? Начиная с грудного возраста. Попросишься на горшок — погладят по головке. Так и приучаешься к гигиене. Можно было бы, конечно, и предоставить этот процесс естественному течению. Только боюсь, что тогда многие и в зрелом возрасте ходили бы под себя. И вообще без поощрений и наказаний жизнь представить себе просто невозможно. Собственно, вся эволюция, вся дарвиновская теория выживания наиболее приспособленных — это миллиарды лет поощрений и наказаний, которыми матушка-природа пользовалась довольно сурово.

Так что, Яшенька, для меня все это не так очевидно, как пиво для членов профсоюза. К тому же мне трудно представить себе, что те сомнения и возражения по поводу системы «кнут и пряник» не приходили в голову Ивана Ивановича…

— Это…

— Да, я имею в виду того, кто наделил меня даром целительства. Помнишь, когда это все случилось и я тебе рассказала о необыкновенной встрече, ты же сам мне сказал, что мы пройдем по этой Голгофе.

— Сказал.

— Тогда почему ты так круто изменил свой взгляд? С какими чудесами мы бы ни сталкивались, в конечном счете решение как к ним относиться, принимаем мы сами. Только мы.

— Я… как бы тебе это объяснить… больше всего я боюсь, когда мною пытаются манипулировать… Может быть, именно поэтому все во мне восстает…

— Я со времени встречи с Иваном Ивановичем — будем его так называть, раз он сам представился так — прочла Ветхий Завет раза три. Помнишь, сколько раз евреи забывали о своих обещаниях Всевышнему? Возьми хоть их роптания, когда Моше водил их по Синайской пустыне после египетского плена: мол, зачем вообще нужно было уходить? Там хоть и рабство, зато еда была. Даже золотого тельца себе соорудили вместо Всевышнего, который вывел их из плена. Немудрено, что Он назвал их жестоковыйным народом. Вот и мне хочется назвать тебя жестоковыйным. Быстро ты забыл про свой суставной ревматизм, забыл, что мы спасли Олега, а с ним скорей всего и Тамару, потому что иначе она бы скорей всего погибла вместе с ним.

Яков Михайлович подошел к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в шею.

— Ты же знаешь, что долго я тебе сопротивляться не могу, даже если бы ты цитировала не Тору, а телефонный справочник. Может быть, ты и права, и во мне говорит какое-то неосознанное древнее упрямство. Поживем — увидим. Редкая, кстати, по мудрости и новизне мысль. Тем более, что тебе еще предстоит поход в горздравотдел…

— Это моя добрая воля. Не хочу отказать себе в маленьком удовольствии поговорить там с какой-нибудь начальницей с халой на голове.

— Не забывай, рыбка моя смелая, что с начальниками в нашей благословенной стране лучше все-таки не связываться, не то что получать от них удовольствие. Начальники созданы не для удовольствий, а для получения подношений от благодарных граждан.

— Ничего, не забывай, что у твоей жены теперь есть свой человек в ФСБ.

— Боюсь, что ФСБ — это все-таки не блаженной памяти КГБ. Где ФСБ — и где твой горздравотдел. Медицинского диплома нет? Нет. Лицензия есть? Нет. Заявление от пострадавших есть? Есть. Ведет себя независимо? Еще как! Вот мы ей и накрутим хвоста как следует. Чтоб другим наука была. А будет кочевряжиться — передадим дело в прокуратуру. Ты уверена, что тебе это действительно нужно? Что, у тебя слишком мало в жизни развлечений? Я в этом совсем не уверен.

— Ладно. Может, и не нужно было соглашаться прийти к ним, хотя вряд ли это что-нибудь изменило. Когда бюрократическая машина начинает крутиться, ее уже не остановишь. Но обещаю тебе, что очень уж задираться не буду. Честно. Давай свою тарелку. Раз сегодня у меня совесть нечиста, мыть посуду мне.

После того как Джабраил перебрал все полки в шкафу, ощупал все рубашки и пиджаки, делая это скорее для отчистки совести, поскольку понимал, что триста тысяч долларов, даже двести — это тридцать или двадцать увесистых кирпичиков из ста стодолларовых купюр, которые в какой-нибудь шов не спрячешь. И чем дольше он копался в вещах брата и в пятый, наверное, раз задвигал и выдвигал все ящики письменного стола и шкафа, тем четче осознавал, что занимается ерундой. Денег в квартире не было, и этот печальный факт следует признать. Но ведь были же, черт возьми, эти деньги. Должны были быть. Быть-то они, может и были, но менты их скорей всего и прихватили. С другой стороны, ну никак он не мог себе представить, чтобы братец, как последний лох, держал такие деньжищи на виду. Заходите, люди добрые, берите, кому нужно.